«Знаешь ли ты, что такое быть на самом дне? Там нет ничего, кроме грязи, вони и самобичевания. Сотни взглядов направлены в твою сторону, но ни один тебя не замечает. Каждый вздох обжигает твои легкие. Некому помочь тебе, не на кого рассчитывать». (с)
Я переехала к отцу моего ребенка, но жизнь на чужой территории совсем не была малиной. Ревность заедала мать Алексея, неприязнь ко мне выплескивалась оскорблениями при каждом удобном случае и несколько раз доходило до драки. Когда у меня были выходные в казино, приходилось ездить с Лешей в автосервис, чтобы не оставаться с ней наедине, а с пятницы по воскресенье там же и ночевали: Надежда усиленно пила горькую, и даже сын не мог выносить ее поведения.
Примерно год мы прожили в таком режиме. Со своей матерью я встречалась на территории Москвы. Она приезжала сама, чтобы мы вместе купили подарки и вещи для сына, пообщались в кафе. Пропуск на территорию закрытого городка у меня закончился, а все мои попытки вернуться в отчий дом плавно сводились на нет. Мол, дед еще не остыл.
Тогда-то и появился героин. Было ошибкой думать, что смена города поможет избавиться от зависимости. Даже там, где наркозависимый не знает никого, обязательно представится возможность употребить. Все начнется заново, если нет искреннего желания этого не делать. Так Алексей однажды вызвал такси и заметил, что водитель «под кайфом» и тут же подружился с ним. Я больше его не спасала, а наоборот вовлеклась по полной программе.
Очень долгое время я не замечала, что появились серьезные проблемы. Мозг автоматически находил оправдания, создавал иллюзию благополучности, сравнивал с другими людьми, а я разрешала себе еще немножко: «Я же на свои деньги употребляю, на честно заработанные! Я же не валяюсь под забором, как некоторые! Я же помогаю матери и сыну! Я вообще не похожа на наркоманку! И доза у меня небольшая, легко брошу, как только захочу! И в целом героин мне никак не мешает!» Это был самый грандиозный самообман в моей жизни, но тогда я бы никому не поверила, хоть бы каленым железом жгли, не послушала бы.
В конце концов мы заработали денег и переехали в Москву в арендованную комнату. Сын хозяйки оказался наркозависимым с большим стажем, и наши планы о ремиссии не сбылись.
В состоянии опиатной ломки невыносимо находиться рядом с наркотиком и не употребить, просто невозможно. Воронка зависимости тянула все глубже, а оправдания себя сыпались, как из рога изобилия: «Я же не граблю бабушек у банкомата! Я же не продаю вещи из дома! Героин вообще-то лекарство от кашля! Я не живу в притоне с толпой бездомных! У меня ни одного шрама нет, а у этих вон ноги сгнили! Со мной такого не произойдет, я все делаю аккуратно и чисто! Я просто не хочу бросать, а так бы запросто не кололась!»
«Невыносимо. Я заливаюсь водкой непонятного происхождения, каждая косточка моего тела будто сломана в нескольких местах. Неведомая сила выгибает и закручивает меня в жуткие позы. Картинка в глазах гаснет и вспыхивает заново, колотит озноб, кожа покрыта липким слоем пота с запахом уксуса, сердце клокочет в горле, и кажется, что сейчас будет последний удар… но ничего не происходит. Безостановочно тошнит, а я не успеваю повернуть голову, захлебываюсь. Каждая минута бесконечна, время остановилось и напоминает вязкий гудрон, из которого мне не выбраться.
В следующий момент немного прихожу в чувства от мощного удара и обнаруживаю себя на полу строительного вагончика, промерзшего насквозь. «Мамочка, пожалуйста, помоги! Умоляю, родненькая! Попроси, пожалуйста, доктора из детской психушки взять меня на лечение! Мама, я уже второй год употребляю наркотики! Прости! Мне очень плохо, спаси, мамочка!» – вою я в трубку, бредя шаткой походкой по заснеженному полю в сторону дороги. Мать кричит, что не верит и что ничего я не употребляю, а просто мотаю ей нервы, чтобы даже не пыталась к ним приехать, иначе дед меня убьет. Вечером того же дня я сижу на лестнице в подъезде девятиэтажки, прислонившись к стене, согретая своим «убийцей», как теплым пледом. Не хочу открывать глаза, мне больше не больно».
Вот, так и не начавшись, завершилась моя первая попытка отказаться от наркотика. Агония абстиненции продолжалась два дня, и на большее сил попросту не хватило. Впрочем, при наличии дозы у меня на тот момент получалось оставаться социализированной: ездить на работу, тщательно за собой ухаживать, поддерживать дома порядок.
Сейчас я понимаю, что в этой видимости благополучия и кроется страшная беда, ведь если бы «дно» наступало после первого употребления, то и не было бы столько погибших от зависимости людей, не было бы рыдающих на могилах матерей, угнетенных потерей и чувством вины, не было бы отцов, прячущих слезы. Не было бы этих пятнадцати потерянных и жутких лет в моей жизни.
Наши тюрьмы не были бы забиты до отказа молодыми людьми с «народной статьей 228 УК РФ», не было бы тысяч частных реабилитационных домов, которые делают бизнес на горе родителей и родственников. Есть среди них и реально те, кто работает «в чистую» и на благо, к этой теме я еще вернусь, но чуть позже.
К моему сожалению, история не терпит сослагательного наклонения, и мы имеем все вышеперечисленное. Наркозависимость не спрашивает разрешения, в какую семью прийти и в каком обличии, будь то семья рабочих, ученых, бизнесменов, врачей и так далее. Также со всей ответственностью могу сказать, что еще ни разу я не встретила того, кто с детства мечтал стать наркоманом и загнуться в вонючем подвале, не дожив до спасительного прозрения или не найдя выхода. Я хотела вырасти кем угодно, от балерины до ветеринара в разном возрасте, но точно не наркоманкой, а сложилось иначе.
«Я иду по ночной подземке, эхо шагов отражается от стен и монотонно бьет в затылок, тусклые лампы дрожат желтоватым светом, вокруг ни души. Как могу ускоряюсь, сегодня очень холодно, до выхода еще далеко. Вдруг мелькнула тень и стала приближаться, мы столкнулись ровно на середине туннеля. Мужчина кавказской наружности, довольно свежая рана на переносице, поросшие щетиной худые скулы, наши глаза встретились. Мы поравнялись и даже, казалось, расходимся, но я почувствовала, что выхода из перехода у меня теперь нет. Втянув голову в плечи, напрягая изо всех сил лопатки и готовясь к нападению, я продолжаю путь. Захват, мои ноги отрываются от земли, бросок, мелочь с лязгом рассыпается вокруг нас. Человек за моей спиной жадно шарит по карманам, удушающий не дает мне возможности что-либо предпринять, я не вижу его глаз, только прерывистое дыхание за спиной… В этот день всем женщинам в мире дарят цветы, но это в той, хорошей жизни, а вокруг меня сейчас только лиственные узоры на грязной плитке Черкизовского перехода…»
Не стоит, наверное, более детально углубляться в описание моего безумия. Оно не какое-то исключительное и особенное. По такому же сценарию существуют тысячи наркозависимых людей, разница только в действующих лицах. На словах очень легко звучит, что надо признать себя больным человеком, обратиться за помощью и начать выздоровление, длиною в жизнь.
А вот что происходит на деле. Выше я немного описала, как работала система отрицания проблемы, но и с обращением за помощью и с ее оказанием все непросто. С одной стороны, находясь в вынужденной изоляции от общества, я была подвержена лютому страху быть «побитой» за пристрастие к веществам, страху унижения и осуждения, страху быть опять отвергнутой и выброшенной в очередной раз на обочину, пусть я уже и находилась за пределами.
Постоянное ощущение безвыходности, ущербности, беспомощности и обреченности. Мне казалось, что другого мне не дано, этот путь маргинала и отброса общества был моей реальностью. С другой стороны, я могу понять граждан, которые опасаются наркоманов, искренне считая, что зависимость – это личный выбор, прихоть и просто вредная привычка, от которой можно избавиться на одной силе воли. Из области фантастики и то, что через некоторое время ремиссии все само собой приходит в норму, а человек становится полноценным с отказом от ПАВ. Ложь, заблуждение, миф.
Я точно могу сказать, что двадцать один день наркологического стационара, которые я проходила более десяти раз, не решают проблемы зависимости, а лишь облегчают абстинентный синдром. Ну а попасть в любую иную больницу по здоровью было для меня сущим адом. Собственно, поэтому я и затягивала дело до скорой и реанимации. В моем понимании врач должен быть беспристрастен, компетентен и ставить здоровье пациента выше его личности, но нет. В те годы, когда я экстренно попадала в больницы, меня не пинал только ленивый, начиная от санитарок и уборщиц, заканчивая докторами и заведующими отделений.
При наличии свободных мест в палатах меня клали в коридоре, по несколько дней не проводили процедуры, не меняли памперсы и пеленки, когда я была без сознания и не в состоянии себя обслужить, не гнушались привязывать к каталке и оставлять там, где не видят люди, потому что я плакала, просила помощи и всем мешала. В свою очередь я боялась лишний раз с ними разговаривать и упоминать о человеческом достоинстве и правах на лечение. То, что я ничтожество, в меня было вбито очень твердо, и я ощущала себя виноватой даже перед чужими людьми. Было стыдно, одиноко и очень хотелось умереть изо дня в день, но ни одна осознанная попытка самоубийства так и не увенчалась успехом. В такой ситуации семья могла бы быть подспорьем, мостиком к нормальной жизни, но и этого у меня не было, равно как своего дома и настоящих друзей.
Для наркозависимого человека очень характерно разрушение любых социальных связей, потеря физического здоровья, утрата документов, скитание по неблагополучным квартирам, деградация личности в целом. Весь этот комплект у меня присутствовал, каждый из этих пунктов усугублял следующий, и я не видела для себя выхода, я не могла справиться с болезненной ломкой самостоятельно и существовала в дне сурка безо всякой надежды.
Так день за днем я докатилась до полного «аута», оставшись одиноким бездомным инвалидом с глубокой зависимостью без единого намека на мораль.
В это смутное время я повстречала друга, ею была социальная работница Ежи Алимова. Я не знаю, чего особенного она разглядела во мне, я не знаю во что она верила, я не представляю почему она так ко мне прониклась и решила протянуть руку. Я не могу вообразить, откуда милая девочка с голубыми волосами брала столько сил на борьбу за мою жизнь. Но, сегодня, спустя шесть лет, можно уверенно сказать, что мне хватило ее веры и поддержки, чтобы начать долгий и сложный путь наверх и дать себе один шанс из миллиарда.
Анастасия Кузина, журналист
Наркологической помощи в нашей стране нет. Это я вам говорю как человек, который любуется на эту кухню уже лет 20.
Конечно, серьезные бородатые мужчины в белых халатах могут рассказывать по телевизору о мотивированных пациентах и выстроенной в России системе наркологической помощи (в отличие от «полного бардака на западе»). Все это ерунда. Ну да, почитав интернет, кажется, что наркодиспансеры и реабилитационные центры у нас стоят за каждым углом. Иди и лечись. Но, как и 20 лет назад, наркозависимым людям некуда идти. С любым заболеванием человек сначала идет в регистратуру поликлиники, где его направляют к специалисту. Наркологов в поликлиниках нет, зато есть специальные наркодиспансеры, в которых и надо начинать лечение. Человек приходит туда с запросом: как мне это сделать? И там на него смотрят как на г… Так было всегда: наркологи презирают своих пациентов, потому что «ты последний мозг себе проторчал, дурью маешься, посмотри, что ты с матерью сделал» и т.д.
Получив в лицо такое напутствие и направление на детоксикацию, человек едет в городскую наркологическую больницу. Где его укладывают на койку, суют в рот галоперидол и снова смотрят как на г… Потому что «да ты только и смотришь, как бы вмазаться прямо здесь, все вы торчки одинаковые: и ты, и дружки твои…». От санитарки до заведующей отделением. Если пациент – женщина, она услышит еще хуже.
Ломка – это мучительно. И лет 15 назад на детоксикации давали обезболивающее и снотворное. Сейчас все лечение заменяют нейролептиками, чтобы привести пациента в состояние овоща. Овощам не больно и они все время спят. Если не помогает, привязывают веревкой к кровати. У моего друга от таких вязок спустя годы шрамы на щиколотках.
У обычного человека это описание не вызывает никакого сочувствия. «А что он хотел, в живот его целовать? Лечение должно быть жестким! Чтобы он навсегда запомнил!» Да, только это не лечение. Это снятие ломки, которое можно сделать и дома. Лечение – это реабилитация. Это психотерапевтическая работа, в ходе которой человек должен научиться решать свои проблемы без наркотиков. Логично звучит, да? Только реабилитации нет.
У нас в стране на наркологическом учете стоит 400 тысяч пациентов. И для них открыто 125 реабилитационных отделений. Это по 1-2 штуки даже не на город – на область! Причем, в недавно вышедшем аналитическом обзоре Минздрава честно сообщается, что «стационарная реабилитация не проводится в Республиках Крым, Ингушетия, в Чеченской Республике, в Ненецком и Чукотском АО, в Костромской и Псковской областях, в г. Севастополь». Поэтому после недолгой детоксикации человек обычно уходит в никуда. Талончик в ребцентр (реабилитационный центр — прим. ред.) ему не дают.
Объяснить, почему у нас нет доступной государственной реабилитации, я могу только одним: наркология сама не верит в свои методы. Да и никто не верит. Если человек употребляет, ему советуют: «Иди уже лечись, чмо». Но если этот человек победно говорит, что не употребляет уже два года, у него все хорошо, есть любимый человек, то ему непременно человек сто скажут: «Бывших наркоманов не бывает!» Мол, «кого ты обманываешь, только и ждешь, чтобы телефон стырить и снова заторчать. Мы-то знаем!»
И вот в такой обстановке «общей поддержки» со стороны врачей и общества человек ищет себе негосударственный, платный ребцентр. Но процентов 95 сами за себя заплатить уже не могут. Даже если курс стоит 10 тысяч в месяц – их тоже надо иметь.
По запросу «лечение наркомания Москва» вы получите десять вариантов кодирования на дому (это шарлатанство). А введя в поисковую строку «реабилитация наркомания Москва бесплатно», вы, действительно, увидите ссылки на бесплатные центры. Но это будут «трудовые дома», где пациент живет за работу. Иначе на какие средства они существуют? Так что вся надежда на родителей. Если они могут на протяжении года платить по 40-70-100 тысяч в месяц, хорошо. Нет – человек продолжает употреблять и снова получает от общества ведро помоев за то, что торчок, тряпка и не может бросить.
Только если бы все было так линейно: бросил – не бросил. Но наркозависимость никогда не бывает единственной проблемой. С ней всегда связана еще хотя бы одна. Например, отсутствие документов.
Вот человек в употреблении потерял паспорт. Чтобы его восстановить, надо собраться с духом даже обычному человеку. А в употреблении это становится непосильной задачей. И человеку надо просто помочь. Посвятить ему два дня, и у него снова будет паспорт. Но в Москве, да и в России нет службы, которая бы помогала наркозависимому человеку. Хуже того, в России система в принципе не может помочь людям, у которых более одной проблемы зараз.
Предположим, есть Виктор, 35 лет, и он живет на улице. Система берет его и начинает искать: «Галя! Тут бомж! В какую его коробку?». Ага, если бездомный, значит, его направляем в центр адаптации. Но если у этого бездомного, предположим, рак желудка, то система начинает тормозить. Социальные службы говорят: «О, нет, мы по протоколу не можем держать такого больного человека в ночлежке. Иди в онкологию». А онкология пихает его обратно: «У него нет ни регистрации, ни полиса. Как мы его оформим? Сделайте ему паспорт!» И пихает его обратно в социальные службы. А если у человека плюс ко всему болит нога, и он с трудом передвигается, то система останавливается совсем. Социальная служба кричит: «Врачи, заберите человека! Мы не можем… и так далее». Онкология говорит: «Сначала паспорт и ногу ему вылечите. Мы не можем лечить, когда с него гной капает». И кидает его к хирургам. Гнойная хирургия говорит: «Нет полиса, да еще рак, мы не знаем, как на нем наше лечение отразится» и толкает обратно. Ой, умер Виктор 35 лет… Ну а чего вы хотели, он же бомж. Выбрал свою судьбу и умер… И вот
И вот когда мы познакомились с Кристиной, у нее было пять проблем: наркозависимость, онкология, рана на травмированной ноге, отсутствие документов и признание ее по суду умершей. Она жила на квартире у знакомых и загибалась там от боли. И похоже, Кристина была близка к смерти, но не «от рака и наркотиков». А потому что не было ни одной структуры, готовой ей помочь.
Первое, что мы сделали с Ежи – вызвали скорую, чтобы обезболить Кристину ну и вообще, отправить ее в какую-нибудь больницу. Ну это же логично. Все-таки третья стадия онкологии. «Никуда мы ее не повезем», – сказала скорая, – «идите к онкологу по месту жительства». То есть, в Сергиев Посад. Мы – в московскую онкологию. Нет, сказали, без паспорта не возьмем. Нужна регистрация. И полис. Мы – в платное отделение – «нет, без паспорта нельзя». Мы – в суд по месту жительства по поводу паспорта. Можно по доверенности? Человек болеет, рак, то-се. Без паспорта лечиться не может… «Нет. Пусть приезжает сама». Мы такие – ну ок, сейчас в наркологию ее отправим на неделю, подлечим и на машине – в Сергиев Посад. Не, говорит наркология, без паспорта никак. МВД тем временем не может выдать никакой справки или временного удостоверения, так как Кристина юридически мертва.
Это продолжалось месяца два. Я писала нервные посты в фейсбуке, нас поддержало очень много людей, со мной связывались онкологи, сотрудники фондов. И в результате все сложилось именно благодаря пожертвованиям, советам специалистов из сферы благотворительности и горизонтальным связям: по дружбе положили снять ломку в наркологию (реально втайне!), по знакомству сделали без документов обследования и операцию. История сильно разошлась по соцсетям и СМИ. И ни разу на нас не вышел ни один представитель власти – какого-то социального департамента или службы. Им просто нечего было предложить.
Владимир Редкоус, аддиктолог, исполнительный директор социально-православного реабилитационного центра «Здоровая Русь», г. Клинцы
Я сам человек зависимый. Употреблять я начал в 24 года и протянулся этот наркотический марафон аж до 43 лет, пока я не узнал, как именно можно прекратить употребление.
Тщетные попытки сделать это самостоятельно я начал предпринимать, как только испытал первую ломку в 28 лет. Всё ограничивалось лишь сменой употребляемых мной веществ: алкоголь, марихуана, таблетки. Лишь в 43 года я познакомился с программой выздоровления «12 шагов» и понял, что именно мне необходимо делать для того, чтобы научиться жить без веществ, изменяющих сознание. Позже, когда стал изучать болезнь зависимости узнал, что проблема наркозависимых вовсе не в веществах, а в нашем мышлении, которое способно лишь разрушать, а не созидать, на физическом уровне это проявляется в низком уровне эндорфинов, в психологическом – в неспособности проживать яркие чувства, критические ситуации, в социальном плане в неспособности налаживать коммуникации с внешним миром: семья, коллеги, сокурсники, соседи. С духовным аспектом тоже проблемы, все этические и моральные нормы попираются эгоцентризмом зависимого человека.
Тренинг для учителей общеобразовательной школы города Клинцы
Именно эгоцентризм и является первопричиной всех проблем употребляющего наркозависимого, а наркотики позволяют лишь уходить от реальности. Потому задачей номер один и является работа со своим эгоизмом и гордыней. Для меня стало очевидным, что без Бога и людей, сумевших научиться жить с этим хроническим, прогрессирующим и смертельным заболеванием мне не справиться. Постоянная работа над собой по изменению своего мышления, модели поведения, встречи на группах взаимопомощи, личная психотерапия, ежедневный самоанализ, любимая работа, семья, друзья, – вот то, что мне помогает на сегодня быть счастливым, радостным и свободным человеком. Альтруизм во всех его проявлениях стал смыслом моей жизни. Сегодня я исполнительный директор некоммерческой организации «Здоровая Русь», которая занимается реабилитацией зависимых. Наш центр предоставляет свои услуги бесплатно. Думаю, что немаловажным фактором моего позитивного эмоционального состояния является моё стремление расти в профессиональном плане. Я – студент Духовной семинарии, окончил школу консультантов по химической зависимости, продолжаю своё обучение, ставлю цели и терпеливо иду к ним. Некоторые уже достигнуты, ко многим ещё предстоит долгий путь, но именно дорога к цели и даёт ощущение счастья.
Наталья Слобожанинова, работник в сфере профилактики ВИЧ инфекции, Эстония
Я часто слышу от независимых людей, что Эстония зря заботится о наркопотребителях и ВИЧ-положительных людях. Что такие люди не достойны льгот, пенсий и лечения, что лучше эти деньги отдать детям с особыми потребностями и пенсионерам по старости…
Наше общество до сих пор боится, как чумы, этих тем, разговоров и обсуждений. К сожалению, эпидемия ВИЧ в 2000-х годах и количество наркотиков на рынке поставили Эстонию на первое место по распространению ВИЧ в Европе. Первые годы 2000-х для ВИЧ-инфицированных в тюрьмах создавали отдельные отряды. Сегодня все содержатся вместе, без какого-либо разделения на ВИЧ+ и ВИЧ-. «На ломке» в арестантских домах люди погибали один за другим. Сегодня, если зависимый стоит на заместительной терапии, то он будет её получать и в тюрьме. Врачи находятся на дежурстве с понедельника по четверг.
Лечение для ВИЧ+ было не бесплатное и препараты были очень агрессивными. Сегодня лечение в Эстонии абсолютно бесплатное даже для людей, у которых нет медицинской страховки. Заместительная терапия в Эстонии сегодня – это препараты, которые помогают избежать ежедневной абстиненции. Человек приходит в некий пункт (всего в Эстонии их несколько), получает свою дозировку и его не «ломает». Встать на эту программу можно только через психиатра, и это нельзя назвать лёгким способом: есть очереди и ограниченное количество мест в этой программе, до пункта надо доехать самому, а это два часа пути с пересадками.
Раньше чистый шприц можно было купить только в аптеке, на сегодня во всех уездах Эстонии есть пункты обмена шприцев, где использованные утилизируются надлежащим образом.
Как работник «Сети», я вижу тенденцию отказа от употребления в целом и по местности. Возможно, что это мне кажется, но большинство моих коллег по союзным организациям – люди, отказавшиеся от употребления ПАВ, что не может не радовать. Сегодня есть определенное количество проблем, которые мы продолжаем обдумывать и решать по мере возможностей.
Кристина Бальчева:
«Конечно, лично мне очень хочется, чтобы ситуация с помощью наркозависимым в России стала чуть лучше. В рамках сегодняшнего законодательства хотелось бы увидеть доступную государственную полноценную реабилитацию и социальную адаптацию с хорошей подготовкой к возврату человека обществу, с помощью в трудоустройстве, возможно даже с организациями, которые согласятся предоставить рабочие места, с психологами и терапевтами. Одним словом, чтобы помощь таким, как я, перестали считать нецелесообразной, чтобы поддержка была системной, доступной. Уверена, что у многих есть шанс вернуться. Пусть мне и указывают, что я одна из тысячи и нечего тут обсуждать, что на единичный случай нельзя ориентироваться. Я просто знаю, что далеко не одна из тех, кто готов начать с чистого листа. И да, об этом я мечтаю».
