В прошлой части материала мы рассказывали, как окружающие демонизируют и одновременно идеализируют образ работников НКО. В этой части мы погрузились еще глубже: бывшие сотрудники фондов и помогающих организаций рассказали нам о том, как столкнулись с проблемами в коллективе и нездоровыми отношениями с руководителями. Мы в “Метелице” считаем: об этом важно говорить, чтобы помогающие организации становились лучше, и мы — в том числе. Мы не осуждаем коллег из НКО, потому что не думаем, что имеем на это право, однако мы считаем важным дать площадку для высказывания людям, которые столкнулись с этическими проблемами в коллективе. Это необходимо, чтобы вычленить системные проблемы, а также дать голос тем сотрудникам и сотрудницам помогающих организаций, кто боится публично рассказать о своем опыте из-за того, что “фонд занимается благим делом”. Из соображений все той же этики мы не публикуем названия фондов и НКО в цикле этих материалов.
“Метелице” есть, куда расти, мы не совершенны, и подобные интервью обращают наше внимание прежде всего на наши собственные внутренние несовершенства.
Дисклеймер: мы категорически не поддерживаем антинаучные убеждения, которые были сказаны сотрудницей фонда героине этого материала.
Лиля, работала в фонде помощи людям с ментальными проблемами
Благотворительный фонд, в котором я работала, оказывает помощь людям с инвалидностью, в том числе с инвалидностью по психическим расстройствам. Мое психическое состояние на протяжении многих лет ухудшалось, от бессилия и безденежья я обратилась в ПНД. Меня отправили в дневной стационар, и, когда мое состояние более-менее стабилизировалось, я пошла на обучение с возможностью дальнейшего трудоустройства в фонд. Я очень нуждалась в социализации, потому что за время болезни почти утратила круг общения. И также я давно была безработной, поэтому мне были нужны хоть какие-то деньги. Еще хотелось, чтобы работа была связана с творчеством, хотелось быть хоть в чем-то специалисткой, и чтобы мой труд приносил пользу. Так что казалось, что работа в этом фонде подойдет мне идеально.
Директорка встретила тепло и радушно, я чувствовала, что она заинтересована в подопечных и стремится помочь. Но, вместе с тем, она четко очертила границы, говорила о том, что всем в фонде нужно работать, а не считать себя «свободными художниками», на которых падают деньги и одобрение просто за то, что они такие уникальные. Ее позиция — помогать, но не потакать. Другие сотрудницы были тоже внимательны, готовы учить и помогать. Женщина, которая нас обучала, произвела на меня впечатление жесткой, но профессиональной. Эта жесткость, как мне кажется, была обусловлена особенностями людей, которым она преподавала. Все-таки обучать людей, у каждого из которых разные проблемы со здоровьем, — задача не из простых.
С другими людьми, которые там работали, отношения у меня как-то не складывались. Было не о чем общаться, не было общих точек соприкосновения. Мы были дружелюбны друг к другу, но они общались между собой, а мне хотелось работать, и чтобы меня никто не отвлекал. Я обучалась работать с керамикой — делала посуду, игрушки, украшения. Мне больше нравилось работать с формой: лепить, возиться с глиной, чувствовать материал в руках. Очень хотелось продолжать придумывать что-то свое, но полностью уходить в творческий полет не поощрялось. К тому же, почти всегда нужны были руки, чтобы делать большие заказы.
Первое время я испытывала чистую радость от творчества. Мне всегда нравилось мастерить руками. С детства я то создавала украшения, то рисовала, то делала открытки, то плела ловцы снов, — много чего. Глина стала открытием. Это и снимает стресс, потому что мнешь материал руками, и развивает полет фантазии, когда пытаешься не только воплотить задуманную форму, но и чисто технически продумать, чтобы изделие не развалилось. Плюс, в перерывах можно было полностью отпустить себя и просто наблюдать за тем, что делают мои руки, как моя фантазия обретает форму. Иногда это происходило, минуя обдумывание и внутренний контроль, который обычно ограничивает наши действия. У меня было такое ощущение: что-то классное рождается у меня очень просто, как будто у меня есть к этому особая способность. И это приятно удивляло не только меня. На всех работах, которые у меня были до этого, я испытывала синдром самозванки, а здесь я почувствовала, что у меня, похоже, есть хорошие задатки, которые можно развить, что я могу чувствовать уверенность, что я хоть в чем-то компетентна. Ну и похвалы, конечно же, были очень приятны.
Я не вспомню конкретный момент, с которого все пошло не так. Постепенно случались вещи, на которые я просто не знала, как реагировать. То есть, в обычной жизни я скорее всего послала бы за такое. Но тут мне вроде и платили, и помогали, и заботились, и иногда позволяли погружаться полностью в творчество. Так что жестко отстаивать свою позицию мне было неловко. Опишу несколько ситуаций.
Вначале, как я уже говорила, мои способности отметили и обещали, что дадут мне создавать свои вещи. Но чаще всего нужно было помогать выполнять заказы. Так что на творчество почти забили. Потом сотрудница, которая нам преподавала, и в последствии стала моей руководительницей, начала говорить странные вещи. Она увлекалась нетрадиционными методиками оздоровления, гордилась тем, что не пьет таблетки и с пренебрежением относилась к медицине. Однажды мы поспорили на эту тему, и она сказала что-то вроде «а откуда ты знаешь, что аппарат МРТ действительно работает?» Это было про то, что врачи как будто придумывают диагнозы, чтобы тянуть деньги. Потом она рассказала мне про книги Сергея Лазарева и заметила, что они совсем недорогие. Когда она увидела, что это не вызывает у меня интерес, то предложила поделиться со мной своей скидкой в книжном магазине. Это тоже не возымело эффекта, и тогда она подарила мне пару книг. Одна вроде называлась «Выздоровление души», вторая — не помню. Через какое-то время, когда я окончательно разочаровалась в фонде и начала злиться на все, что там происходило, я их не без удовольствия выкинула. В какой-то момент, когда я рассказывала о своей болезни, она предложила мне свое устройство, которое «заряжает» воду и делает ее оздоровительной. Сказала, что такой водой восстанавливают землю на Семипалатинском полигоне. На мой отказ она категорично заявила, что я болею потому, что не хочу лечиться (ее методами, которые она считала единственно верными). Дословно я запомнила ее цитату: «вода — это единственный элемент таблицы Менделеева, который существует во всех трех агрегатных состояниях». На мои возражения, что вода — это не элемент, а вещество, что не только у нее есть агрегатные состояния, и что их вообще-то не три, она махнула рукой и ушла в другой конец мастерской.
Постепенно меня стала напрягать трансляция религиозных ценностей со стороны руководительницы. Она много говорила о Боге, многие сотрудницы тоже были верующие. Как-то я спросила, почему фонд не устраивает мастер-классы для людей с улицы, ведь сейчас гончарные мастерские пользуются популярностью, а в выходные, особенно в воскресенье, мастерская простаивает. К тому же, с деньгами у фонда было не очень хорошо, и любой источник дохода был бы полезен. Мне ответили, что воскресенья у них посвящены походам в храм.
Мне совершенно нормально, что взрослые сознательные люди выбирают для себя религию. Но я нахожу чудовищным то, что эти ценности активно навязывались сотрудницам с умственными нарушениями, которые не могли критично отнестись к этой информации и начинали верить в то, что им говорили авторитетные для них люди. Так, одна сотрудница из ПНИ стала много говорить о Боге, потому что руководительница взяла ее под особое попечение. Было видно, что это не ее ценности, а что-то наносное. Она видела в руководительнице мать, которой ей так не хватало, и как будто пыталась быть настолько хорошей дочерью, чтобы ее уже точно больше не бросили. Называла руководительницу мамой. Та это тоже поощряла и относилась к ней как к дочери, давала ей особые привилегии.
Эту девушку сделали “знаменем” фонда. Когда в фонд приходили брать интервью или снимать передачу, на первый план выдвигали ее. Она как будто олицетворяла все то хорошее, что делает фонд. Мне было печально наблюдать, как другие подопечные, “менее” харизматичные и привлекательные, таких преференций не имели. Ещё несколько людей выдвигались на передний план, а все остальные были «рабочими пчелками». Конечно же, они тоже были благополучателями, но мне в этом виделся старый как мир принцип: “не так важно, насколько ты хорош, главное — то, как ты преподносишь себя окружающим”.
Кстати, руководительница как-то тоже говорила, что моя болезнь — не очень-то и болезнь. У меня биполярное аффективное расстройство, и на хорошо подобранных таблетках и психотерапии я выгляжу здоровой. Это проблема, с которой часто сталкиваются больные с расстройствами, относящимися к малой психиатрии (науке о психопатиях, «неврозах», «психических реакциях» и т. д., прим. ред). Когда человек в психозе — это видно, когда у него умственная отсталость — это видно. Больных с нарушениями слуха и зрения тоже трудно не заметить. А вот когда ты лежишь в депрессии, окружающие часто расценивают это как лень и блажь, а (гипо-) манию иногда принимают за хорошую трудоспособность, и удивляются, когда это заканчивается.
Как-то я говорила с руководительницей, и она сказала, что хотела бы, чтобы я обратилась к Богу. Я уклончиво ответила, что это не соответствует моим ценностям, на что она сказала, что нужно просто верить. Еще одна ситуация, которая мне сильно не понравилась, связана с алкоголем. В фонде есть сотрудник, в прошлом страдавший алкогольной зависимостью. Как-то руководительница решила, что он должен посещать анонимных алкоголиков, хоть он и давно не пьет. У него с ней был целый скандал, вплоть до хлопанья дверьми. Потом прошло время, у нас было застолье. Я крайне благодарна, что меня пригласили участвовать, но я стала свидетельницей того, как этому сотруднику налили вина. Меня тоже упорно уговаривали выпить, несмотря на то, что я говорила, что принимаю психиатрические препараты, которые нельзя совмещать с алкоголем. Отстали только тогда, когда я пригубила. Я лишь смочила губы в вине, не больше. Конечно, мне следовало проявить жесткость и уйти. Но я испытывала благодарность за то, сколько фонд делает для меня, и у меня постоянно была мысль, что любой отказ и противоречие, — это проявление неуважения.
Еще мне было очень тяжело с другими сотрудниками и сотрудницами. Например, были очень громкие люди, а у меня большая чувствительность к звукам. Буквально не могу ничего делать, когда шумно. Был один парень, который ни с того ни с сего мог заявить что-то вроде «аборт — это грех, который совершает женщина». Я злилась и держала себя в руках, чтобы не сорваться в ответ. Понимала, что спорить бесполезно. Также была девушка, которая говорила гадости о сотруднице с нарушением слуха тогда, когда та не видела и не могла прочесть по губам. Постепенно я стала приходить во второй половине дня, когда народ уже уходил домой. Я приходила раза три в неделю и работала часов по шесть. И этого мне хватало, чтобы дико уставать. То приходилось выслушивать на тему религии и оздоровления, то терпеть шумных сотрудников, то меня дергали помогать, когда я уже уходила и стояла буквально в дверях. В итоге я ползла домой, не разбирая дороги. Было ощущение, что из-за усталости я не чувствую вообще ничего — ни внутри, ни снаружи.
Было бы неправильно не отметить и то хорошее, что давал фонд подопечным: помогал с решением бытовых вопросов, организовывал трудовую занятость, выплачивал зарплаты, содержал квартиры сопровождаемого проживания, налаживал фудшеринг. А главным образом — обеспечивал возможность социализации (особенно интеграции людей из ПНИ и людей со сложными соматическими заболеваниями), общение, объединение людей с похожими сложностями. Чувство, что то, что ты делаешь, полезно, значимо и ценится окружающими. Возможность реализовать себя, обучаться новым навыкам.